Неточные совпадения
Глянул —
и пана Глуховского
Видит на борзом коне,
Пана богатого, знатного,
Первого в
той стороне.
Поля совсем затоплены,
Навоз возить — дороги нет,
А время уж не раннее —
Подходит месяц май!»
Нелюбо
и на старые,
Больней
того на новые
Деревни им
глядеть.
С козою с барабанщицей
И не с простой шарманкою,
А с настоящей музыкой
Смотрели тут они.
Комедия не мудрая,
Однако
и не глупая,
Хожалому, квартальному
Не в бровь, а прямо в глаз!
Шалаш полным-полнехонек.
Народ орешки щелкает,
А
то два-три крестьянина
Словечком перекинутся —
Гляди, явилась водочка:
Посмотрят да попьют!
Хохочут, утешаются
И часто в речь Петрушкину
Вставляют слово меткое,
Какого не придумаешь,
Хоть проглоти перо!
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея
и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для
того требовался,
и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до
тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда глаза
глядят.
— Но я только
того и хотел, чтобы застать вас одну, — начал он, не садясь
и не
глядя на нее, чтобы не потерять смелости.
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин
глядел то сквозь открытые ворота, в которых толклась
и играла сухая
и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна
и свежую солому, только что вынесенную из сарая,
то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу
и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот,
то на народ, копошившийся в темной
и пыльной риге,
и думал странные мысли...
— Ничего, я хотела, чтобы ты оглянулся, — сказала она,
глядя на него
и желая догадаться, досадно ли ему или нет
то, что она оторвала его.
— Ну, а ты что делал? — спросила она,
глядя ему в глаза, что-то особенно подозрительно блестевшие. Но, чтобы не помешать ему всё рассказать, она скрыла свое внимание
и с одобрительной улыбкой слушала его рассказ о
том, как он провел вечер.
—
То есть вы хотите сказать, что грех мешает ему? — сказала Лидия Ивановна. — Но это ложное мнение. Греха нет для верующих, грех уже искуплен. Pardon, — прибавила она,
глядя на опять вошедшего с другой запиской лакея. Она прочла
и на словах ответила: «завтра у Великой Княгини, скажите». — Для верующего нет греха, — продолжала она разговор.
Он шел через террасу
и смотрел на выступавшие две звезды на потемневшем уже небе
и вдруг вспомнил: «Да,
глядя на небо, я думал о
том, что свод, который я вижу, не есть неправда,
и при этом что-то я не додумал, что-то я скрыл от себя, — подумал он. — Но что бы там ни было, возражения не может быть. Стоит подумать, —
и всё разъяснится!»
— Экой молодец стал!
И то не Сережа, а целый Сергей Алексеич! — улыбаясь сказал Степан Аркадьич,
глядя на бойко
и развязно вошедшего красивого, широкого мальчика в синей курточке
и длинных панталонах. Мальчик имел вид здоровый
и веселый. Он поклонился дяде, как чужому, но, узнав его, покраснел
и, точно обиженный
и рассерженный чем-то, поспешно отвернулся от него. Мальчик подошел к отцу
и подал ему записку о баллах, полученных в школе.
Она, как часто бывает,
глядя на часы, ждала ее каждую минуту
и пропустила именно
ту, когда гостья приехала, так что не слыхала звонка.
Через пять минут братья сошлись в столовой. Хотя Левину
и казалось, что не хочется есть,
и он сел за обед, только чтобы не обидеть Кузьму, но когда начал есть,
то обед показался ему чрезвычайно вкусен. Сергей Иванович улыбаясь
глядел на него.
— Варя! — сказал он, строго
глядя на нее, — я выстрелил в себя нечаянно.
И, пожалуйста, никогда не говори про это
и так скажи всем. А
то это слишком глупо!
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел,
глядя на землю. «Это что? кто-то едет», подумал он, услыхав бубенцы,
и поднял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по
той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые лошади жались от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
— Кити! я мучаюсь. Я не могу один мучаться, — сказал он с отчаянием в голосе, останавливаясь пред ней
и умоляюще
глядя ей в глаза. Он уже видел по ее любящему правдивому лицу, что ничего не может выйти из
того, что он намерен был сказать, но ему всё-таки нужно было, чтоб она сама разуверила его. — Я приехал сказать, что еще время не ушло. Это всё можно уничтожить
и поправить.
«Церковь? Церковь!» повторил Левин, перелег на другую сторону
и, облокотившись на руку, стал
глядеть вдаль, на сходившее с
той стороны к реке стадо.
С чувством усталости
и нечистоты, производимым ночью в вагоне, в раннем тумане Петербурга Алексей Александрович ехал по пустынному Невскому
и глядел пред собою, не думая о
том, что ожидало его.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой,
глядя на чужих неверных жен
и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он не только не думал о
том, как развязать это положение, но вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
Где он?» Он пошел к жене
и, насупившись, не
глядя на нее, спросил у старшей девочки, где
та бумага, которую он дал им.
Левин положил брата на спину, сел подле него
и не дыша
глядел на его лицо. Умирающий лежал, закрыв глаза, но на лбу его изредка шевелились мускулы, как у человека, который глубоко
и напряженно думает. Левин невольно думал вместе с ним о
том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия мысли, чтоб итти с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица
и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется
и уясняется
то, что всё так же темно остается для Левина.
Когда встали из-за стола, Левину хотелось итти за Кити в гостиную; но он боялся, не будет ли ей это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья за ней. Он остался в кружке мужчин, принимая участие в общем разговоре,
и, не
глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды
и то место, на котором она была в гостиной.
Он думал это
и вместе с
тем глядел на часы, чтобы расчесть, сколько обмолотят в час. Ему нужно было это знать, чтобы, судя по этому, задать урок на день.
Сидя на звездообразном диване в ожидании поезда, она, с отвращением
глядя на входивших
и выходивших (все они были противны ей), думала
то о
том, как она приедет на станцию, напишет ему записку
и что̀ она напишет ему,
то о
том, как он теперь жалуется матери (не понимая ее страданий) на свое положение,
и как она войдет в комнату,
и что она скажет ему.
Левин Взял косу
и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные
и веселые косцы выходили один зa другим на дорогу
и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все
глядели на него, но никто ничего не говорил до
тех пор, пока вышедший на дорогу высокий старик со сморщенным
и безбородым лицом, в овчинной куртке, не обратился к нему.
—
То, что я тысячу раз говорил
и не могу не думать…
то, что я не стою тебя. Ты не могла согласиться выйти за меня замуж. Ты подумай. Ты ошиблась. Ты подумай хорошенько. Ты не можешь любить меня… Если… лучше скажи, — говорил он, не
глядя на нее. — Я буду несчастлив. Пускай все говорят, что̀ хотят; всё лучше, чем несчастье… Всё лучше теперь, пока есть время…
Глядя на нее, он вспоминал все
те милые речи, которые он слышал от нее, всё, что знал про нее хорошего,
и всё более
и более сознавал, что чувство, которое он испытывает к ней, есть что-то особенное, испытанное им давно-давно
и один только раз, в первой молодости.
— Трудиться для Бога, трудами, постом спасать душу, — с гадливым презрением сказала графиня Лидия Ивановна, — это дикие понятия наших монахов… Тогда как это нигде не сказано. Это гораздо проще
и легче, — прибавила она,
глядя на Облонского с
тою самою ободряющею улыбкой, с которою она при Дворе ободряла молодых, смущенных новою обстановкой фрейлин.
— Ты смотришь на меня, — сказала она, —
и думаешь, могу ли я быть счастлива в моем положении? Ну,
и что ж! Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко,
и вдруг проснешься
и чувствуешь, что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное
и теперь уже давно, особенно с
тех пор, как мы здесь, так счастлива!.. — сказала она, с робкою улыбкой вопроса
глядя на Долли.
— А вот вы спорили, Марья Власьевна, что карналины в отлет носят. Глянь-ка у
той в пюсовом, посланница, говорят, с каким подбором… Так,
и опять этак.
— Я очень благодарю вас за ваше доверие, но… — сказал он, с смущением
и досадой чувствуя, что
то, что он легко
и ясно мог решить сам с собою, он не может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением
той грубой силы, которая должна была руководить его жизнью в глазах света
и мешала ему отдаваться своему чувству любви
и прощения. Он остановился,
глядя на княгиню Тверскую.
Он стоял, слушал
и глядел вниз,
то на мокрую мшистую землю,
то на прислушивающуюся Ласку,
то на расстилавшееся пред ним под горою море оголенных макуш леса,
то на подернутое белыми полосками туч тускневшее небо.
Теперь они были наедине,
и Анна не знала, о чем говорить. Она сидела у окна,
глядя на Долли
и перебирая в памяти все
те, казавшиеся неистощимыми, запасы задушевных разговоров,
и не находила ничего. Ей казалось в эту минуту, что всё уже было сказано.
Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне
и равнодушно
гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно,
и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех
и немолчные речи,
то скользит теперь мимо,
и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!
Так
и Чичикову заметилось все в
тот вечер:
и эта малая, неприхотливо убранная комнатка,
и добродушное выраженье, воцарившееся в лице хозяина,
и поданная Платонову трубка с янтарным мундштуком,
и дым, который он стал пускать в толстую морду Ярбу,
и фырканье Ярба,
и смех миловидной хозяйки, прерываемый словами: «Полно, не мучь его», —
и веселые свечки,
и сверчок в углу,
и стеклянная дверь,
и весенняя ночь, которая оттоле на них
глядела, облокотясь на вершины дерев, из чащи которых высвистывали весенние соловьи.
— Ведь тут не мудрость какая, — сказал Петрушка,
глядя искоса, — окроме
того, что, спустясь с горы, взять попрямей, ничего больше
и нет.
Учитель очень внимательно
глядел на разговаривающих
и, как только замечал, что они были готовы усмехнуться, в
ту же минуту открывал рот
и смеялся с усердием.
У подошвы этого возвышения,
и частию по самому скату, темнели вдоль
и поперек серенькие бревенчатые избы, которые герой наш, неизвестно по каким причинам, в
ту же минуту принялся считать
и насчитал более двухсот; нигде между ними растущего деревца или какой-нибудь зелени; везде
глядело только одно бревно.
Иногда,
глядя с крыльца на двор
и на пруд, говорил он о
том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки,
и чтобы в них сидели купцы
и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян.
— Ради самого Христа! помилуй, Андрей Иванович, что это ты делаешь! Оставлять так выгодно начатый карьер из-за
того только, что попался начальник не
того… Что ж это? Ведь если на это
глядеть, тогда
и в службе никто бы не остался. Образумься, образумься. Еще есть время! Отринь гордость
и самолюбье, поезжай
и объяснись с ним!
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков
и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза
и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий
и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе
и в силу такого неповорота редко
глядел на
того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
И был он похож на
того рассеянного ученика, который
глядит в книгу, но в
то же время видит
и фигу, подставленную ему товарищем.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном
и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с
тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными
глядеть на все,
и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то
и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между
тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
Во время уборки хлебов не
глядел он на
то, как складывали снопы копнами, крестами, а иногда
и просто шишом.
— Такой приказ, так уж, видно, следует, — сказал швейцар
и прибавил к
тому слово: «да». После чего стал перед ним совершенно непринужденно, не сохраняя
того ласкового вида, с каким прежде торопился снимать с него шинель. Казалось, он думал,
глядя на него: «Эге! уж коли тебя бары гоняют с крыльца, так ты, видно, так себе, шушера какой-нибудь!»
Кажется, как будто ее мало заботило
то, о чем заботятся, или оттого, что всепоглощающая деятельность мужа ничего не оставила на ее долю, или оттого, что она принадлежала, по самому сложению своему, к
тому философическому разряду людей, которые, имея
и чувства,
и мысли,
и ум, живут как-то вполовину, на жизнь
глядят вполглаза
и, видя возмутительные тревоги
и борьбы, говорят: «<Пусть> их, дураки, бесятся!
То направлял он прогулку свою по плоской вершине возвышений, в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок
и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими небо; или же спускался вниз к поемным местам
и разорванным плотинам —
глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода на мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем
и пшеницей; или отправлялся в поля на первые весенние работы
глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши на
ту или другую сторону.
— Ну, решаться в банк значит подвергаться неизвестности, — говорил Чичиков
и между
тем взглянул искоса на бывшие в руках у него карты. Обе талии ему показались очень похожими на искусственные,
и самый крап
глядел весьма подозрительно.
Но в продолжение
того, как он сидел в жестких своих креслах, тревожимый мыслями
и бессонницей, угощая усердно Ноздрева
и всю родню его,
и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть,
и глядела ему в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета,
и пересвистывались вдали отдаленные петухи,
и в совершенно заснувшем городе, может быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса
и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу, — в это время на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
— Иной раз, право, мне кажется, что будто русский человек — какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать —
и ничего не можешь. Все думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни примешься за все как следует, с завтрашнего дни сядешь на диету, — ничуть не бывало: к вечеру
того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами
и язык не ворочается, как сова, сидишь,
глядя на всех, — право
и эдак все.